Исполнилось 150 лет со дня рождения Ивана Бунина — выдающегося российского писателя XX века, первого русскоязычного лауреата Нобелевской премии по литературе, непримиримого врага большевистского тоталитарного режима.
Шестнадцатого февраля 1924 года в Париже, в зале Географического общества, находящегося в доме №184 на бульваре Сен-Жермен, состоялось собрание интеллектуальной элиты российской антибольшевистской эмиграции. Принявшие в нём участие интеллектуалы — в основном литераторы, филологи и богословы — обсуждали важнейшую тему, вынесенную в название мероприятия — "Миссия русской эмиграции". С речами выступили богослов, последний обер-прокурор Святейшего Синода Антон Карташёв, писатели Иван Шмелёв и Дмитрий Мережковский, литературовед и филолог Николай Кульман и некоторые другие культурно-общественные и религиозные деятели Русского Зарубежья.
Главным пунктом повестки собрания, его, можно сказать, гвоздём стало выступление писателя Ивана Бунина. Автор "Деревни" и "Суходола" произнёс получасовую патетическую речь, в которой рассуждал о том, есть ли у российской эмиграции действительно какая-то миссия, а если есть, то в чём она состоит.
Начал Бунин с утверждения, что ни он сам, ни подавляющее большинство его товарищей по несчастью не являются изгнанниками, то есть людьми, принудительно лишёнными права жить на родине, но принадлежат к категории именно эмигрантов — тех, кто "так или иначе не приняли жизни, воцарившейся с некоторых пор в России, были в том или ином несогласии, в той или иной борьбе с этой жизнью и, убедившись, что дальнейшее сопротивление наше грозит нам лишь бесплодной, бессмысленной гибелью, ушли на чужбину"[1].
После чего, перейдя к заявленной теме, продолжил:
"Миссия — это звучит возвышенно. Но мы взяли и это слово вполне сознательно, памятуя его точный смысл. Во французских толковых словарях сказано: "Миссия есть власть (pouvoir), данная делегату идти делать что-нибудь". А "делегат" означает лицо, на котором лежит поручение действовать от чьего-нибудь имени.
Можно ли употреблять такие почти торжественные слова в применении к нам? Можно ли говорить, что мы чьи-то делегаты, на которых возложено некое поручение, что мы предстательствуем за кого-то?
Цель нашего вечера — напомнить, что не только можно, но и должно. Некоторые из нас глубоко устали и, быть может, готовы, под разными злостными влияниями, разочароваться в том деле, которому они так или иначе служили, готовы назвать своё пребывание на чужбине никчёмным и даже зазорным. Наша цель — твёрдо сказать: подымите голову! Миссия — именно миссия, тяжкая, но и высокая — возложена судьбой на нас".
Развивая мысль, Бунин сообщил аудитории, что, по его данным, после узурпации власти в России большевиками в добровольной или вынужденной эмиграции оказалось три миллиона русских; что самый этот факт "одной своей численностью говорит о страшной важности событий, русскую эмиграцию создавших", однако "численность наша ещё далеко не всё", поскольку имеется "ещё нечто, что присваивает нам некое назначение". А это нечто "заключается в том, что поистине мы некий грозный знак миру и посильные борцы за вечные, божественные основы человеческого существования, ныне не только в России, но и всюду пошатнувшиеся".
Покончив с преамбулой, литератор перешёл к анализу того, что, собственно, произошло в России начиная с 1917 года. Разразилась же там, по его представлению, натуральная катастрофа — страшнейшая по масштабам и чудовищная по последствиям. Задав себе самому сакраментальный вопрос: "Неизбежна была русская революция или нет?" — Бунин с полной убеждённостью себе же и ответил:
"Никакой неизбежности, конечно, не было, ибо, несмотря на все <...> недостатки, Россия цвела, росла, со сказочной быстротой развивалась и видоизменялась во всех отношениях".
И тут же кинулся в полемику со своими оппонентами — теми, кто считает иначе и утверждает, что революция всё-таки была неизбежна, "ибо народ жаждал земли и таил ненависть к своему бывшему господину и вообще к господам":
"Но почему же эта будто бы неизбежная революция не коснулась, например, Польши, Литвы? Или там не было барина, нет недостатка в земле и вообще всяческого неравенства? И по какой причине участвовала в революции и во всех её зверствах Сибирь с её допотопным обилием крепостных уз?"
Опровергнув этими риторическими вопросами аргументы своих противников, Бунин наконец перешёл к тому, ради чего, собственно, и поднялся в этот вечер на кафедру докладчика в зале Географического общества:
"Была Россия, был великий, ломившийся от всякого скарба дом, населённый огромным и во всех смыслах могучим семейством, созданный благословенными трудами многих и многих поколений, освящённый богопочитанием, памятью о прошлом и всем тем, что называется культом и культурою. Что же с ним сделали? Заплатили за свержение домоправителя (читай: императора Николая II. — П. М.) полным разгромом буквально всего дома и неслыханным братоубийством, всем тем кошмарно-кровавым балаганом, чудовищные последствия которого неисчислимы и, быть может, вовеки непоправимы. И кошмар этот <...> тем ужаснее, что он даже всячески прославляется, возводится в перл создания и годами длится при полном попустительстве всего мира, который уж давно должен был бы крестовым походом идти на Москву!"
Сознавая, по-видимому, что эти его слова являются не более чем гласом вопиющего в пустыне, Бунин явно не желал примириться с таким отношением мира к его родине, он всячески акцентировал в своём выступлении историю героического сопротивления, оказанного поработителям России их противниками — вооружёнными антибольшевистскими силами, — не забывая при этом пнуть страдающий недугом преступного небрежения собственной безопасностью Запад:
"Сотни тысяч из нашей среды восстали вполне сознательно и действенно против врага, ныне столицу свою имеющего в России, но притязающего на мировое владычество; сотни тысяч противоборствовали ему всячески, в полную меру своих сил, многими смертями запечатлели своё противоборство — и ещё неизвестно, что было бы в Европе, если бы не было этого противоборства".
Негодование писателя-эмигранта по поводу того, что окружающий захваченную большевиками Россию мир упорно не желает видеть того, что происходит у него на родине, и совершенно не отдаёт себе отчёта в том, какими страшными последствиями это обернётся в самом ближайшем будущем для него самого, проходило сквозь его выступление красной строкой:
"Мир отвернулся от <...> страждущей России, он только порою уподоблялся тому римскому солдату, который поднёс к устам Распятого губку с уксусом. Европа мгновенно задавила большевизм в Венгрии <...>. Но когда дело идёт о России, она тотчас вспоминает правило о невмешательстве во внутренние дела соседа и спокойно смотрит на русские "внутренние дела", то есть на шестилетний погром, длящийся в России, — и вот дошла даже до того, что узаконяет этот погром!"
С каждой минутой распаляясь всё сильнее и сильнее, Бунин принялся обличать окопавшуюся на Западе большевистскую агентуру. С гневом обрушился он на местных пособников насильников России — тех, которых сам главарь большевистского режима Владимир Ульянов-Ленин в кругу своих приспешников имел обыкновение с присущим ему цинизмом именовать "полезными идиотами":
"И вот образовалось в мире уже целое полчище провозвестников "новой жизни", взявших мировую привилегию, концессию на предмет устроения человеческого блага, будто бы всеобщего и будто бы равного. Образовалась целая армия профессионалов по этому делу — тысячи членов всяческих социальных партий, тысячи трибунов, из коих и выходят все те, что в конце концов так или иначе прославляются и возвышаются. Но, чтобы достигнуть всего этого, надобна <...> великая ложь, великое угодничество, устройство волнений, революций, надо от времени до времени по колено ходить в крови. Главное же — надо лишить толпу "опиума религии", дать вместо Бога идола в виде тельца, то есть, проще говоря, скота".
Разумеется, досталось и тому, кто несёт главную ответственность за попытку отменить Бога и заменить Его идолом в виде скота:
"Выродок, нравственный идиот от рождения Ленин явил миру как раз в самый разгар своей деятельности нечто чудовищное, потрясающее. Он разорил величайшую в мире страну и убил несколько миллионов человек — и всё-таки мир уже настолько сошёл с ума, что среди бела дня спорят, благодетель он человечества или нет?! На своём кровавом престоле он стоял уже на четвереньках; когда английские фотографы снимали его, он поминутно высовывал язык... <...> в черепе этого нового Навуходоносора нашли зелёную жижу вместо мозга; на смертном столе, в своём красном гробу, он лежал, как пишут в газетах, с ужаснейшей гримасой на серо-жёлтом лице..."
В момент, когда писатель Бунин метал в аудиторию эти громы и молнии, со дня смерти "нового Навуходоносора" не прошло ещё и месяца, и данное историческое событие было, что называется, у всех на устах. С тем большим, как видно, удовольствием, докладчик приводил описание поведения сошедшего под конец жизни с ума от разъевшего ему мозг сифилиса Ленина, испытывая хотя и скромное, но всё же торжество — хотя бы от осознания того, что проклятый большевистский вурдалак наконец подох, а он, Бунин, и его единомышленники живы и вполне себе здоровы.
Далее, не преминув опрокинуть на головы большевиков и им продавшихся своих бывших собратьев по перу (поэтов Александра Блока и Сергея Есенина) ещё несколько ушатов помоев, Бунин наконец сформулировал, в чём, по его мнению, состоит та самая миссия, для обсуждения которой и было устроено собрание, где он сейчас выступает:
"Миссия русской эмиграции, доказавшей своим исходом из России и своей борьбой, своими ледяными походами, что она не только за страх, но и за совесть, [что она] не приемлет ленинских градов, ленинских заповедей, — миссия эта заключается ныне в продолжении этого неприятия".
И, проводя исторические параллели, завершил выступление такими словами:
"В своё время непременно падёт на всё это (читай: большевистские злодеяния. — П.М.) Божий гнев — так всегда бывало. <...> Будем же ждать этого дня. А до того — да будет нашей миссией не сдаваться ни соблазнам, ни окрикам. Это глубоко важно и вообще для неправедного времени сего, и для будущих праведных путей самой же России.
Говорили — скорбно и трогательно — говорили на Древней Руси: "Подождём, православные, когда Бог переменит орду".
Давайте подождём и мы. Подождём соглашаться на новый похабный мир с нынешней ордой".
После чего, под сотрясаемыми громом аплодисментов сводами, сошёл с трибуны и занял своё место в зале.
* * *
Что тут началось...
Против устроителей вечера "Миссия русской эмиграции" была развёрнута массированная клеветническая кампания в печати — и вовсе не в большевистской, как можно было бы предположить, исходя из политических реалий того времени. На выступавших в зале Географического общества литераторов и богословов набросились "свои" — собратья по тяжкой эмигрантской судьбине.
Старт травле был положен издающейся в Париже эмигрантской кадетской газетой "Последние новости". Двадцатого февраля в ней была помещена передовая статья под издевательским названием "Голоса из гроба", в которой на участников собрания была вылита даже не бочка — цистерна помоев[2]. В каких только грехах не обвинял "непримиримых" автор этого опуса! И в имеющем место в их выступлениях и взглядах "аристократизме", и в "реакционности суждений", и в "пренебрежении подлинными интересами русского народа", и — это уже само собою разумелось — в том, что они полностью утратили чувство реальности, мысля в 1924 году так, словно на дворе — год 1919-й. Ну и, разумеется, в том, что все они ведут себя как ожившие мертвецы. Статья не была подписана, однако ни у кого из читателей не могло возникнуть и тени сомнения в том, кто именно её написал — из каждого абзаца явственно торчали уши главного редактора "Последних новостей", бывшего министра иностранных дел во Временном правительстве — Павла Милюкова. Получалось, что, выступив зачинателем клеветнической кампании против "непримиримых", этот патентованный краснобай и демагог сам себя зачислил в категорию тех самых "полезных идиотов", о которых с сатанинским цинизмом рассуждал недавно сыгравший в ящик главарь большевистского режима.
Иван Бунин, относившийся к Павлу Милюкову "со смешанными", как принято выражаться в подобных случаях, чувствами, был вне себя от негодования. Однако ответить на милюковские нападки не мог — по причине того, что отвечать ему было просто негде. До появления "рупора эмигрантской реакции" — гукасовской газеты "Возрождение" — оставалось ещё больше года; почти вся наличная парижская эмигрантская пресса или принадлежала в ту пору к разряду левацкой, или лавировала между двумя течениями, стараясь не конфликтовать ни с одним из них. Именно этим обстоятельством объясняется то, с каким запалом развернулась полемика по поводу "Миссии" на страницах эмигрантской "антиреакционной" прессы. Вслед за милюковским опусом и в тех же "Последних новостях" последовали статьи с названиями не менее характерными: "Вечер страшных слов" и "Религия и политика "непримиримых". Авторы этих сочинений — журналист Калишевич, пишущий под псевдонимом Р. Словцов, и всё тот же Павел Милюков — поносили участников приснопамятного собрания на чём свет стоит, соревнуясь в прозекторском остроумии и кладбищенских шуточках[3].
Вскоре к поносному хору подключилась и та самая большевистская агентура, на которую с такой ненавистью нападал в своей речи на собрании 16 февраля Иван Бунин.
Издающаяся в Берлине пробольшевистская сменовеховская газетка "Накануне" тиснула фельетончик без подписи, озаглавленный точно так же, как и передовица в милюковской газете, — "Голоса из гроба". По сути, этот пасквиль являлся пересказом публикации в "Последних новостях" — с той, однако же, разницей, что если Милюков именовал своих идейных оппонентов "реакционерами, презирающими русский народ", то анонимный автор сменовеховской газетки в навешивании ярлыков пошёл существенно дальше. В его пасквиле Бунин, Мережковский, Шмелёв и прочие "непримиримые" были названы "мракобесами" и "вурдалаками" белогвардейской эмиграции, "обрушивающими на современную Россию целое море помоев, сплетен, грубых выдумок"[4]. При этом Ивана Бунина автор фельетона выделял особо — как барина-крепостника, поносившего в своём выступлении русский народ "из последних последними словами"[5].
Ещё дальше пошла другая пробольшевистская газетка, выходящая по ту сторону мирового океана — в Нью-Йорке. Называлась она "Русский голос" и редактировалась журналистом и публицистом А. Ветлугиным (урождённым Владимиром Рындзюном). Этот деятель, считающийся одним из основателей российской эмигрантской литературы и имевший у современников стойкую репутацию прожжённого циника и негодяя, получил тогда же, в начале 1920-х годов, печальную известность как антибольшевик, ставший ренегатом, то есть человеком, переметнувшимся на вражескую сторону. Оказавшись в 1922 году волею судьбы в Соединённых Штатах Америки, Ветлугин пристроился на службу в эту прежде совершенно безликую газетку и, поняв, на чью мельницу следует лить воду, за считаные месяцы превратил её во второе "Накануне". В клеветническом фельетоне под названием "Договорились", помещённом в "Русском голосе" от 9 марта 1924 года, он всячески издевался над участниками парижского вечера "Миссия русской эмиграции", не только не утруждая себя крайне субъективными оценками прозвучавших на этом собрании выступлений, но и не гнушаясь самого пошлого вранья:
"Все три писателя (Бунин, Мережковский и Шмелёв. — П.М.) не скрыли <...>, что быть против советского правительства — значит быть против России и всего русского народа. Но, по словам Бунина, для него "Бог" важнее, чем "Россия". А посему, раз вся Россия "захвачена антихристом", он, русский писатель Бунин, призывает всех, всех истреблять "антихриста" (то есть истреблять русский народ). <...> Мережковский, Бунин и Шмелёв открыто призывают к уничтожению русского народа. Они высказали то, что лежит на сердце у каждого врага революции"[6].
Этот пасквиль был опубликован анонимно, как редакционная статья, но стиль его был столь характерен для автора "Записок мерзавца" (одна из книг, сделавших Ветлугину писательское имя в эмиграции), что идентифицировать авторство не представляло ни малейшего труда.
* * *
Отреагировали на то, что произошло в Париже 16 февраля 1924 года, и настоящие, так сказать, чистокровные большевики — кремлёвские.
Шестнадцатого марта в газете "Известия ВЦИК" был опубликован сатирический фельетон под названием "Маскарад мертвецов"[7]. Его автор, подписавшийся криптонимом "Н.С.", решив, как видно, особенно не умничать, пересказал в своём полуграмотном опусе ("Просматривая печать белой эмиграции, кажется, что попадаешь на маскарад... мёртвых") оба "Голоса из гроба" — и анонимный милюковский, и такой же сменовеховский. Криптоним принадлежал некоему Николаю Смирнову, в ту пору начинающему большевистскому журналисту, впоследствии совпису-фольклористу. За свою долгую 80-летнюю жизнь товарищу Смирнову привелось изведать много чего, включая четыре с лишним года воркутинских и прочих концлагерей и участие рядовым в Германо-советской войне 1941–1945 годов. Однако все эти суровые испытания, как видно, не прибавили ему ума, и в конце жизни, в брежневские 1970-е, Смирнов договорился до того, что принялся называть себя "первым советским буниноведом" — по-видимому, напрочь позабыв про то, как в далёком 1924 году именовал предмет своего обожания "помещиком-мракобесом" и "старым белогвардейцем, редактировавшим в Крыму деникинскую газету"[8]. О том, что Бунин никогда не был помещиком, что во время Гражданской войны он ни единого дня не провёл в Крыму, равно как и о том, что ни одну из множества белогвардейских газет, издававшихся в те пору на Юге России, он не редактировал, борзописец Смирнов, по-видимому, просто не знал, оттого и врал, как говорится, по присущему ему вдохновению.
Большевистская газета с пасквилем Смирнова быстро попала в руки к Бунину. Ознакомившись с содержанием "Маскарада мертвецов", автор "Миссии русской эмиграции" решил, что оставлять такое хамство без ответа он просто не имеет права. Подредактировав текст речи, Бунин 29 марта 1924 года отправил его в редакцию издающейся в Берлине кадетской газеты "Руль", занимавшей в тот момент крайнее место на правом фланге эмигрантской прессы, с просьбой опубликовать его в одном из ближайших номеров. Иосиф Гессен, редактор-издатель "Руля", эту просьбу немедленно выполнил — статья Бунина была помещена в номере газеты от 3 апреля 1924 года[9]. Теперь каждый желающий мог собственными глазами прочесть, что именно говорил писатель Бунин на вечере в зале Географического общества, и убедиться в том, как нагло и пошло врут эмигрантские леваки и советские большевики. Однако для этого нужно было как минимум находиться за пределами Совдепии, куда газета "Руль", естественно, не поступала.
Между тем большевики и не думали униматься. Напротив, в действие была приведена артиллерия главного калибра — на Париж нацелились бумажные орудия линкора "Правда".
Двадцать четвёртого апреля в главном большевистском рупоре была помещена совершенно хамская по тону и абсолютно лживая по содержанию статья под названием "Голос Бунина". Её автор, уже в ту пору знаменитый публицист Михаил Кольцов, "человек неимоверно подлого нрава", как характеризовал его, например, советский же литератор Александр Воронский, сам, кстати, далеко не ангел, оттянулся на персоне Бунина, как говорится, по полной программе.
Ёрнически именуя Бунина "жемчужиной российской литературы" и "строгим стильным нарциссом, подарившим нескольким тысячам российской интеллигенции десяток отличных по красоте стиля, по аристократическому изяществу книг"[10], Кольцов относился к Бунину — политическому публицисту примерно так, как должен относиться умудрённый врач-психиатр к озлобленному на весь свет, временами агрессивному, но, в общем, не особо социально опасному психопату. И снисходительно резонёрствовал:
"Можно как угодно торжествовать над поверженным врагом. Но есть минуты, когда, взглянув на искажённый отчаянием, не человечий, оскотиневший от злобы вражий лик, захочешь отвернуться. Когда, видя его в последнем градусе безумия ползающим на четвереньках и кажущим осклизлый бешеный язык, потупишь в брезгливом испуге глаза. Сплюнешь, уйдёшь, чтобы не видеть обнажённой человечьей жути"[11].
Вдоволь поиздевавшись над "певцом дворянских усадеб и помещичьих домов", обозвав "непримиримую" часть российской эмиграции помойной ямой, из которой "несёт смрадом догорания, шевеля брезгливую тоску и жалость", сатанист-богоборец Кольцов не постеснялся в завершение посоветовать христианину Бунину приобщиться святых тайн для "облегчения от астматической злобы"[12].
На эту мерзопаскостную писанину Бунин отвечать не стал. Ответом на неё — ответом закономерным и единственно правильным — стала чекистская пуля, через шестнадцать лет расколовшая в расстрельном подвале череп товарища М.Е. Кольцова, приговорённого к ликвидации его земным богом — товарищем И.В. Сталиным.
* * *
Дойдя до этого места, многие читатели вполне могут задать автору вопрос: а для чего вы мне всё это рассказываете? На кой черт мне надо знать о всех этих дрязгах без малого столетней давности? Тем паче что всё в этой истории давным-давно расставлено по своим местам. Иван Бунин — классик российской литературы, читаемый и чтимый миллионами соотечественников. Большевики — мразь и погань, отребье русского, украинского, белорусского, еврейского и прочих народов, населявших Российскую империю. И к чему вообще лишний раз во всём этом копаться, всё это ворошить или, как выражается в подобных случаях белорусский диктатор по кличке Таракан, "перетрахивать"?
В том-то и дело, что — надо. Непременно надо. До тех пор, пока существует в России ублюдочный гэбистско-воровской режим, являющийся последним изводом большевистской тирании, — надо.
Я мог бы много чего на эту тему написать. Но всё это не будет идти ни в какое сравнение с тем, как об этом писал задолго до меня Иван Бунин.
В той же речи "Миссия русской эмиграции", так сильно задевшей большевиков, имеется один пассаж, обозливший эту нечисть, пожалуй, сильнее всего. Эти слова, полные самой высокой — чистой — священной ярости, со всей отчётливостью выражают его отношение к утвердившемуся в России преступному режиму. Они же являются и камертоном, по которому следует проверять своё отношение к наследникам большевиков тем, кто противостоит их преступной власти сейчас, в наши дни. Вот эти слова:
"Россия! Кто смеет меня учить любви к ней?
Один из недавних русских беженцев рассказывает <...> в своих записках о тех забавах, которым предавались в одном местечке красноармейцы, как они убили однажды какого-то нищего старика (по их подозрениям — богатого), жившего в своей хибарке совсем одиноко, с одной худой собачонкой. Ах, говорится в записках, как ужасно металась и выла эта собачонка вокруг трупа и какую лютую ненависть приобрела она после этого ко всем красноармейцам: лишь только завидит вдали красноармейскую шинель, тотчас же вихрем несётся, захлёбывается от яростного лая! Я прочёл это с ужасом и восторгом, и вот молю Бога, чтобы Он до моего последнего издыхания продлил во мне подобную же святую собачью ненависть к русскому Каину".
Бог молитве писателя Бунина внял и просьбу его выполнил. Свидетельством тому — и выдающаяся, не имеющая равных во всей российской литературе XX века книга "Окаянные дни", и бунинская антибольшевистская политическая публицистика 1920–1930-х годов, от которой так корёжит, как чертей от ладана, иных нынешних отечественных "буниноведов".
И слава Богу.
[1] Бунин И. Миссия русской эмиграции // Бунин И. Под Серпом и Молотом. Лондон (Онтарио): Заря, 1975. С. 209. Далее все цитаты из этой речи приводятся по данной публикации без ссылок на источник.
[2] См.: [Милюков П.] Голоса из гроба // Последние новости (Париж). 1924. № 1174. 20 февраля.
[3] См.: Р. С. [Словцов Р.] Вечер страшных слов // Последние новости. 1924. № 1174. 20 февраля; [Милюков П.] Религия и политика "непримиримых" // Последние новости. 1924. № 1180. 27 февраля.
[4] Голоса из гроба // Накануне (Берлин). 1924. № 52. 2 марта.
[5] Там же.
[6] [Ветлугин А.] Договорились // Русский голос (Нью-Йорк). 1924. № 2968. 9 марта.
[7] См.: Н. С. [Смирнов Н.] Маскарад мертвецов // Известия ВЦИК (Москва). 1924. № 63. 16 марта.
[8] Там же.
[9] См.: Бунин И. Миссия русской эмиграции (Речь, произнесённая в Париже 16 февраля) // Руль (Берлин). 1924. № 1013. 3 апреля.
[10] Кольцов М. Голос Бунина // Правда. 1924. № 94. 24 апреля.
[11] Там же.
[12] Там же.
