У продолжающихся ссор внутри интеллигентного (либерального?) сообщества свои резоны. Конечно, сейчас многие переживают что-то среднее между тяжким разочарованием, обидой и безысходной злостью. Трамп выгодно оттенил Путина, то есть придал ему фундаментальность, и, как почувствовали уже многие, эта мракобесная фанаберия - не на пять минут: Россия запрягает долго, а едет еще дольше, пока лошадь не сдохнет.
Отсюда - по крайней мере отчасти - попытка самоутвердиться в новых обстоятельствах бесконечной агонии, что переживет и нежные, и железные идеи. Одним из приемов самоутверждения является проверка своей репутации. То есть многим понятно, что в путинском большинстве свои крепчающие (или становящиеся грубее) законы, не то что в мире, где Путиным, как русским духом, и не пахло.
Как результат, поступки, со стороны кажущиеся опрометчивыми, а вот для самой в той или иной степени публичной фигуры (публичной в узком кругу, который и определить подчас трудно) это - как бы такое барство. Или столь ценимая на одной седьмой крутость. Могу ли я сделать то, за что неизвестного бедолагу заклюют ворошиловские соколы, а мне лишь присвистнут в спину: во как, смелость еврогорода берет.
Примеров такого вызывающего (или не вполне обдуманного) поведения много, я мог бы привести имена, но они и так известны. Сказал то, что говорить по уму не следовало, нарушив сразу несколько либеральных табу; поехал туда, куда ездить как бы нельзя, потому что это не твоя земля, а оккупированная твоим государством (и то, что ты с этим государством вроде бы воюешь, не меняет расклада). Сделал шаг (в виде поддержки сомнительной или скомпрометированной персоны), думая, что тебе с твоими многолетними заслугами это можно.
Время, однако, у нас нервное: загоняемые по горло в резервацию не находят правильной стратегии поведения (не находят не потому, что не умеют, а потому что в их положении ее, скорее всего, уже - или пока - нет). Отсюда нетерпимость и ярость по поводу слов и поступков, имеющих лишь символическое (в смысле - не слишком большое) значение. Что такое небольшое? А влияющее только на репутацию (в том же узком кругу) и не влияющее на социальное будущее всех остальных.
Но ведь эта нервозность именно из-за социального напряжения в первую очередь. Не стоит говорить о моральных терзаниях, мы не знаем, как их измерять. А вот реальное обеднение, оскудение социальных стратегий выживания и еще более проблемные обстоятельства того же, но уже в скором будущем - это и есть основная причина нервозности, легко обретающей моральные или репутационные коннотации.
Выжить профессионально и не загнать в нищету семью становится все опаснее. Опаснее не в смысле сесть в тюрьму (хотя если поведение включает в себя акционизм или протестную деятельность, то и в тюрьму), а в смысле резкого понижения социального статуса, что для многих болезненней любых нравственных терзаний.
Однако развитие социально-политической игры, предпринимаемой властной путинской как бы элитой (и поддержанной, подтвержденной структурно похожими приемами в странах, которые еще вчера казались полюсами социально-политической стабильности), позволяет сделать несколько неутешительных предположений.
Число каминг-аутов, когда какой-нибудь писатель еще с советской репутацией нонконформиста вдруг, как из-под одеяла, выпрыгивает новеньким, как из чистки, патриотом, не может не расти.
Прежде всего за счет тех, кто полагал, что время путинского консервативного поворота вот-вот закончится. А выясняется, что этот поворот еще не совпал с самым крутым радиусом и многое еще впереди. Но самое главное - повторим - не опасность вылететь на повороте из окна, а не вписаться в него социально. То есть оказаться на обочине социума, который входит в туннель, выход из которого не просматривается. Вспомним Вагинова, который описал это погружение в темноту без единого просвета впереди. Это не радостные скоморошьи гимны распаду, который уже не страшен, а смешон, как у Венички. Смешон именно потому, что система, кажущаяся вроде бы всесильной, смешна для многих. Как бывает на выходе из темноты. А вот при входе - никакого смеха, никакой внутренней свободы.
Поэтому и неправомочно сравнение: мол, 30 лет назад существовало самодостаточное (якобы) подполье, и никто из него (якобы) не рвался в совок, настолько очевидно он был опороченным и дезавуированным. Что же теперь-то (если забыть о двух "якобы")? А теперь все иное.
Разным был и бэкграунд, не только культурный, но и социальный. Мы все жили в той или иной степени в нищете, и напугать усилением этой нищеты было проблематично. Те, кто испугались, давно занимали очередь в Союз писателей и стояли в ней почти безропотно. Попивая водочку иль думая о ней.
Сейчас позади годы вполне себе обеспеченной и комфортной жизни, подаренной нефтяным бумом, но воспринятой как вознаграждение за стойкость, образование и правильный выбор. И вот теперь этот уровень не просто понижается, а грозит превратиться в нечто несущественное и - повторим - опасное для близких наблюдателя и для него самого.
А раз так, раз перед нами симфония социального оскудения и политической безнадежности, то все те, кто и так давно тяготел - не к русскому миру, хотя подчас и к нему - но к легальной профессиональной деятельности, что ли, начинают вертеть шеей. Потому что если честно, то у всех на весах именно это: профессиональная (легальная в путинском социальном пространстве) карьера (петитом: и ее бенефиты) и даже не политизация (отнюдь, сказала графиня), а профессиональная и социальная деградация. Типа лишат профессии и денег.
Поэтому число отступников от доктрины неприятия всех проявлений путинского режима (по принципу: преступник и пол моет как преступник) будет расти за счет тех, кто будет пытаться жить - это такая формула конформизма - не в черно-белом, а в реальном мире со всеми оттенками серого. Иначе говоря, выводя некоторые стороны режима за границы маркировки как преступной: детей учить-то надо, стариков лечить-то надо, семью кормить-то надо? Детей, женщин и героев.
Хотя возможны более прихотливые варианты. Типа: я всегда не был уверен, что такая вот непримиримость по отношению не столько к политикам, сколько к "людям, попавшим в политические обстоятельства" (русские в Крыму и на Донбассе), говорит о категоричности, чуть ли ни большевистской. Или: а вот и на вашем Западе точно такие же споры, и никто не воет о нерукопожатности.
Сама риторика объяснений, почему сил терпеть не хватило, может быть интересна, но не представляется принципиальной. Дабы выбрать профессиональный рост и неголод для семьи, не обязательно выбирать слова, слова всегда - оправдания, в разной степени убедительные. Выбор же типологически понятен: вместо верности стороне, на которой былая (но почти бесполезная сегодня) дружба и авторитет (опять же в прошлой жизни, которая дышит на ладан), выбирается всего один шаг в сторону. Нужен только один шаг, и наступает свобода. От среды.
Кто вспоминает подписантов первого письма 84, а потом 500 в поддержку оккупации Крыма? Только если ты посчитал, что получил от власти индульгенцию и теперь можешь все. Не можешь. Как, впрочем, (об этом мы уже сказали) и в случае самой что ни есть бронебойной репутации либерала в огонь, воду и трубы. В нервные эпохи у репутации нет прошлого: она должна подтверждаться ежесекундно заново и разрушается при малейшем отходе в сторону.
Несколько слов об игроках и болельщиках. То есть о тех, кто участвует в расширении резонанса поведенческого скандала. О тех, кто осуждает вышедшего за флажки приличия с моральных или политических позиций. Как раз моральные соображения и политические убеждения здесь не важны: не потому, что их не существует, а потому, что они по большей части есть следствие той или иной социальной позиции.
Понятно, что любые скандалы действуют на нервы и редко когда выглядят красиво. Тем более что в осуждении социально-политического выбора резидента России, скажем так, принимают участие, порой яростное и бескомпромиссное, нерезиденты, проще говоря, эмигранты. То есть те, кто в сегодняшней России уже ничем не рискует и участвует в дискуссиях отчасти для решения собственных психологических проблем. Вроде подтверждения своего выбора: в России жить нельзя, и я правильно поступил, свалив из нее тушкой или чучелом еще в 91-м.
Понятно, что именно с этической точки зрения этот максимализм часто проблематичен, но мы не о нравственности, а о социальной дифференциации. И здесь можно предположить, что многие голоса из хора, что мы слышим, как сразу переходящие на фальцет или, напротив, сохраняющие академическое спокойствие, играют на одну команду и, в общем, на схожую цель. Повысить барьеры для допустимого либерального (интеллигентского) поведения и цену выхода за них.
В принципе, это нормальная социальная практика в ситуации, когда социум, жестко регулируемый властями, деградирует и истощает силы для сопротивления в самых отдаленных от принятия резонансных решений группах.
Если все станет легко и все позволено, проиграет прежде всего российское социальное пространство. Кстати, похожую, как ни странно, дилемму (хотя странно это было еще три месяца назад) решают и критики политики Трампа в Америке. Пытаются выстроить колючую проволоку вокруг вменяемости. Неимперскости, в нашем случае.
! Орфография и стилистика автора сохранены
